В 2002 г. в издательстве 'Амфора' в серии 'Личная библиотека Борхеса' выйдет замечательная книга античного писателя Элиана 'История животных' (в пер. О. Асташовой). В качестве предварительного знакомства предлагаем вашему вниманию послесловие к этой книге.

 Р. Светлов.

БРАТЬЯ, ХОТЬ И МЕНЬШИЕ.

Борхес неслучайно заинтересовался 'Историей животных' Элиана[1] . И не только потому, что в свое время он сам написал 'Бестиарий', где рассказал о причудливых животных, созданных фантазией людей. Римский ритор, писавший на почти безукоризненном аттическом языке, был интересен Борхесу еще и по той причине, что умел непринужденно объединять в своих книгах самый разнородный материал.

Та эпоха, рубеж II-III вв., дала нам первый пример жанра, который так импонировал великому аргентинцу. Это жанр 'смесей' ( 'стромат', 'эклог', 'пойкилий'), сборников-антологий, часто даже не объединенных какой-то сквозной темой. Такого рода смеси собирали под одной обложкой всю информацию, которую их автор считал занятной или важной. Далеко не каждый из них предполагался к публикации; впрочем, Элиан писал специально для образованной публики.

Хотя Борхес в своем кратком предисловии и говорит, что о жизни Элиана ничего не известно, он этим только интригует читателя. Из его младшего современника, писателя Филострата, а также из византийского энциклопедиста Свиды мы знаем, что автор 'Истории животных' родился между 160-170 гг. и умер около 230 г. Его родиной был старинный этрусский город Пренесте, расположенный неподалеку от Рима. Жизнь Элиана падает на поворотный период в судьбе Империи: закат эпохи Антонинов и начало той почти непрекращающейся междоусобной брани, которая будет характерна для Рима в последнее столетие его 'языческой' истории. Современный человек представляет это время сумрачным; небеса III столетия кажутся затянуты дымкой от пожарищ. Но в глазах образованных людей того периода история вовсе не делала крутого поворота. Разве не было и раньше бурных гражданских войн и нашествий варваров?

Учителя по-прежнему учат детей по Гомеру, философы по-прежнему толкуют Платона и Аристотеля, в храмах все так же возносят молитвы Юпитеру. Более того, именно в это время множество писателей стремятся возродить греческую образованность, и прежде всего - чистый, прекрасный аттический язык. Чистота языка подчас становится критерием истинности того, что говорит автор.

Связано это было с тем, что среди грекоязычной интеллигенции распространяется идея очищения своей культуры от искажающих ее латинских и восточных влияний (т.н. 'Вторая софистика'). Возникает иллюзия, что вместе с чистотой новой литературы, вместе с соответствием старым нормам, возрождаются и старинные нравы. Но сколь бы ни была иллюзорной вера в силу аттической словесности и образования, она подарила нам несколько блестящих книг. Помимо Элиана нужно упомянуть 'Аттические ночи' Авла Геллия, непревзойденный образец жанра 'смеси', а также 'Пир мудрецов' Афинея.

Филострат сообщает, что Элиан ни разу не покинул пределов Италии, он не стремился повидать восточные или западные страны, общаться с друидами, египетскими жрецами или халдеями. Даже Греция, прародина отстаиваемой им словестности, не побудила Элиана ступить на палубу корабля. Интересно, что 'за это его еще больше превозносили в Риме как блюстителя древних нравов' (Филострат). Та эпоха уже определилась с местопребыванием культуры: ее видели не вовне, не в созерцании египетских пирамид, иберийский дольменов или храма Асклепия в Эпидавре, а внутри, в образованности. Образование успешно конкурировало с тягой к путешествиям, столь характерной для эпохи Антонинов.

Перу Элиана принадлежало немало книг, из которых до нас дошли только три: 'История животных', 'Пестрые рассказы' и 'Письма селян'. Элиан писал просто и занимательно, не раздражая читателей излишним мудрствованием и риторическими красотами. Его характеризует стремление собрать разнородный материал, почерпнутый из разных источников (как сочинений ученых и историков, так и из образовательных сборников времен ранней Империи) вокруг одной темы.

В 'Истории животных' такой темой становятся странности поведения рыб, птиц, зверей, которые делают их похожими на людей. Читать эти истории интересно и познавательно: перед нами возникает мир, подобный анимационным фильмам Голливуда, где рыбы вытаскивают своих собратьев из сетей, мухи улетают из Олимпии перед началом священных игр, а змеи, 'ласково взирая' на жриц, которые принесли им угощение, предвещают урожайный год.

Все это казалось бы суевериями, которые особенно были распространены в эти, 'темные' века, однако такому выводу противоречит широкое распространение свидетельств о странностях в поведении животных еще со времен Классической Античности. О божественной природе некоторых из 'братьев наших меньших' свидетельствовали мифы, по поведению птиц римские жрецы-авгуры давали государственные прогнозы, об удивительных особенностях их привычек писали не только поэтический Платон, но и вполне 'естественнонаучно' настроенные Демокрит и Аристотель. Элиан лишь продолжает традицию, виртуозно собирая и неприметно для читателя классифицируя многочисленные свидетельства.

В представлениях античного грека и римлянина человек был совсем не оторван от царства природы. Вспомним класическое определение Аристотеля: 'человек - политическое животное', - то есть такой вид животного, который отличается от других главным образом своей склонностью создавать политический организм. Вопрос о разумности некоторых видов млекопитающих (дельфинов, слонов, собак) часто дискутировался среди античных писателей.

К тому же нужно помнить, что древние греки и римляне полагали, что весь мир пронизан божественной силой и волей правящих им божеств. Животные, эти бессловесные существа, проявляли высшую волю иначе, чем оракулы, однако наблюдение за ними было тем более поучительным, что в отличие от людей они свидетельствовали о присутствии богов непосредственно, им не мешал в этом вечно настроенный на скептический лад человеческий разум.

Так что многие действия животных оценивались современниками Элиана вовсе не так, как это делаем мы сейчас. Не сам человек при этом 'принижался' до природы, но природа возвышалась до человека. Элиан, разделявший распространенное тогда в Риме стоическое мировоззрение, видел в рассказах о животных возможность и занять праздного читателя, и дать ему моральный урок. Звери и птицы ближе к природе, потому и естественны. Но столь же естественны, по мнению Элиана, и моральные нормы, которые животные соблюдают куда лучше, чем человек, претендующий на статус царя мироздания.

Этот сборник, прихотливый и занимательный, жанр которого так созвучен нашей эпохе, стоящей как и эпоха Элиана на пороге чего-то нового, открывает перед нами опыт совершенно иного отношения к братьям нашим, которых мы считаем братьями меньшими. Можно удивляться ему как экзотическому повороту истории человеческих заблуждений, но куда более интересным делом стала бы попытка взглянуть на мир сквозь 'очки' утонченного писателя, творившего за какую-то сотню лет до знаменитого эдикта императора Константина, ознаменовашего начало христианской эпохи.

Р. Светлов.