Чжуан-цзы и 'Чжуан-цзы'
Торчинов Е.А.
Знаменитый даосский текст носит имя своего автора. Им является философ эпохи Борющихся Царств Чжуан Чжоу (369-286 гг. до н. э.), известный как Чжуан-цзы, то есть Мудрец Чжуан. Соответственно его произведение называется 'Чжуан-цзы'. Впрочем, этот текст имеет и другое, более пышное название, присвоенное ему августейшими покровителями даосизма - императорами династии Тан. Это 'Истинный Канон Страны Южных Цветов' (Наньхуа чжэнь цзин). Впрочем, это название употребляется крайне редко.
О Чжуан Чжоу нам известно еще меньше, чем о Лао-цзы. Сыма Цянь сообщает, что он был уроженцем царства Сун (в нем проживали потомки царского рода древнейшего государства Шан-Инь и иньцев вообще и поэтому оно славилось своими древними обычаями и уважением к архаическим нормам и ритуалам) и одно время занимал в нем незначительную чиновничью должность смотрителя шелковичной рощи. Однако по своему глубокому отвращению к службе, Чжуан-цзы оставил ее и большую часть жизни провел свободным отшельником-скитальцем и независимым мыслителем где-то на юге, в основном, в царстве Чу, культура которого, видимо, оказала на Чжуан Чжоу огромное влияние.
Текст 'Чжуан-цзы' состоит из трех частей: это 'внутренняя часть' (нэй пянь) - первые семь глав, 'внешняя часть' (вай пянь) - 8-22 главы и 'смешанная часть' (цза пянь) - 23-33 главы. Из них только первые семь глав могут считаться написанными самим Чжуан-цзы. Большая часть других глав написаны, видимо, с его слов его учениками и последователями, а некоторые (например, 33 глава - 'Поднебесная', текст по существу историко-философского характера) относятся даже к гораздо более позднему времени - рубежу нашей эры (эпоха Хань). По-видимому, 'внутренняя часть' 'Чжуан-цзы' может считаться самым ранним даосским текстом, тогда как остальные части этого памятника были написаны уже после появления 'Дао-Дэ цзина'.
По своему стилю 'Чжуан-цзы' резко отличается от 'Дао-Дэ цзина'. 'Дао-Дэ цзин' - текст откровения; он написан безличным языком, это как бы голос самой Пустоты превечного Дао и авторское 'я' 'Дао-Дэ цзина' - это не человеческое, а божественное Я Лао-цзы как воплощенного Дао или Лао-цзы, как мудреца, слившего свое 'я' с пустотным Я самого Дао. Кроме того, 'Дао-Дэ цзин' текст краткий и лаконичный, в нем нет никакого повествовательного элемента.
Напротив, 'Чжуан-цзы' - текст, в котором может быть более, чем в каком-либо ином памятнике не только китайской мысли, но и китайской литературы вообще, проявилось личностное начало его автора. Здесь мы слишим голос самого Чжуан-цзы, слышим выражение его надежд и чаяний, его скорби и муки, его наслаждения вселенским единством, его сарказм и юмор, иронию и веру. Текст написан чрезвычайно ярким, богатым языком и изобилует притчами и эксцентричными образами, сложными метафорами и изысканными сравнениями. Язык даже как-то не поворачивается назвать этот памятник скучным словом 'трактат'. Многие его образы и притчи вошли в китайскую литературу, постоянно используясь в стихах, поэмах и эссе поэтов и литераторов традиционного Китая. Поражает в 'Чжуан-цзы' и сам образ автора, человека абсолютно свободного и раскованного, чуждого коллективистскому фантазму конфуцианства с его условностями и иерархическими ограничениями. 'Я и Дао, я наедине с вечностью и вечным' - вот главный мотив 'Чжуан-цзы'. И эта замена конфуцианского 'мы' даосским 'я' очень показательна. Одним словом, 'Чжуан-цзы' -- не только выдающийся памятник китайской (и прежде всего, даосской) философской мыслим, но и один из величайших памятников китайской, а быть может, и мировой литературы.
Вместе с тем, именно из-за высоких литературных достоинств этого памятника очень трудно излагать учение Чжуан-цзы, ибо оно сопротивляется какому-либо систематическому изложению. Чжуан-цзы никоим образом не системотворец. Скорее, он мыслитель экзистенциального типа и экзистенция - живое и конкретное существование для него всегда ближе эссенции - абстрактно-логической сущности, выпаренной рефлектирующим рассудком из живого потока существования.
В центре учения 'Чжуан-цзы' - представление о Дао как первоначале всего сущего и принципе его существования. В нем с большей силой, чем в 'Дао-Дэ цзине' подчеркивается связь Дао с отсутствием, добытийной пустотной неоформленностью, 'безвидностью' всего сущего. Высшая форма этого отсутствия - 'отсутствие даже самого отсутствия' (у у). Дао не есть вещь, не есть нечто из сущего: оно делает вещи вещами, не будучи само вещью (у у эр фэй у). Дао вездесуще, оно пронизывает всю вселенную пространства и времени, одухотворяя с одной стороны, божеств и демонов, а с другой, пребывая даже в кале и моче, даже в телах муравьев и мух. Его нельзя познать благодаря какой-то ограниченной системе взглядов или некой философской системы. Отсюда учение Чжуан-цзы об 'уравнивании сущего', отрицающее бытие отдельных, обособленных сущностей и рассматривающее мир как единое и нечленимое целое, каждая часть и элемент которого не имеют самостоятельного самобытия, существуя только относительно других элементов мирового целого - Великого Кома (да куай) существования.
Истинная реальность 'хаотична' (хунь-дунь), но не в смысле своей неупорядоченности, а в смысле полного единства, простоты и целостности. Это мир, где все присутствует во всем, где 'это' заключено в 'том', а 'то' - в 'этом'. В этом мире субъект и объект не уничтожены и не растворены друг в друге, хотя и всякое противопостояние их полностью исчезло, мир, не знающий противоположности 'я' и 'другого'. Мир 'Чжуан-цзы' подобен клкочущей плавильной печи, в которой все постоянно переплавляется, перетекая из одной формы в другую. В этом мире человек может после смерти 'переплавиться' в печенку мыши или лапку насекомого, что отражает изначальное единство всего, то единство, в котором человек уже здесь и теперь в каком-то смысле уже и лапка насекомого, и печенка мыши и далекая Полярная звезда. Все во всем и каждое в каждом. Эта реальность - наш мир, но не искаженный восприятием нашего искажающего и расчленяющего реальность рассудка и языка. Истинная реальность невыразима в слове, ибо язык аналитичен по своей природе, гон разрезает действительность, создавая иллюзию, что каждому слову-имени (мин) соответствует определенная самостоятельная сущность (ши). Прекрасное и безобразное, сон и бодрствование, жизнь и смерть относительны и условны: не зная, что такое смерть, мы цепляемся за жизнь, а потом не хотим воскресать, наслаждаясь посмертным единением с единым безграничным бытием; мудрец засыпает, и во сне становится порхающей над цветами бабочкой, а проснувшись не знает, то ли он проснулся, то ли теперь заснула бабочка и ей снится, что она - мудрец. Вот каковы для Чжуан-цзы превращения сущего, обнаруживающие его всеохватное единство! Столь же относительны и добро и зло, прекрасное и безобразное: то, что благо для одного - величайшее зло для другого. Поэтому навязывающий другим свое понимание добра (как это делают конфуцианцы и моисты) только вредит другим. Императоры севера и юга хотели облагодетельствовать Хаос, просверлив в нем семь отверстий (глаза, ноздри, рот и уши), но от их забот Хаос умер. Истинный мудрец не противостоит ни сущему, не своей собственной природе, пребывая в покое недеяния и самоестественности 'беззаботного скитания' в беспредельности мироздания.
Значительное место в 'Чжуан-цзы' уделено традиционным даосским темам 'пестования жизни' во имя долголетия и бессмертия, преодолевающего обузу мирского профанического существования и делающего святого, объединившегося с Дао стократ более великим, нежели легендарные 'совершенные мужи' конфуцианства - древние правители Яо и Шунь. Такой 'божественный человек' не погибнет, даже когда от жара расплавятся скалы или когда воды потопа затопят землю до небес. Он может вознестись к звездам или поселиться в таинственных горах Куньлуня или Мяогуешань. Ему даже не надо будет ждать ветра, чтобы лететь на нем: весь мир станет его крылатой колесницей. Вместе с тем Чжуан-цзы весьма скептически относится к попыткам продлить жизнь натуралистическими способами (гимнастика, макробиотика и т.п.), а также к простому мирскому продлению жизни как к самоцели. Такие попытки тонко и остроумно высмеиваются им.
В области социальной мысли 'Чжуан-цзы' развивает традиционную даосскую утопию общества, свободно и вольно живущего в единстве с природой без ухищрений и извращений цивилизации. Чжуан-цзы призывает к уничтожению цивилизации и государственности как поля деятельности 'больших разбойников', ворующих Поднебесную вместе со всеми замечательными установлениями мудрецов, со всей 'гуманностью' и 'справедливостью' конфуцианцев.
В 'Чжуан-цзы' также содержится драгоценный материал историко-философского характера, связанный с критикой различных философских направлений Китая того времени (конфуцианство, моизм, софисты - мин-цзя и др.). В этом отношении последняя, 33-я глава памятника ('Поднебесная') может рассматриваться как первый китайский историко-философский текст. Много в 'Чжуан-цзы' и материалов, весьма интересных для реконструкции древнекитайских религиозно-мифологических представлений и культовых норм.
Текст 'Чжуан-цзы' многократно переводился на европейские языки (в том числе дважды - на русский, см. список рекомендуемой литературы). К нему обращались многие представители европейской культуры 20 в. (см., например образ Старшего Брата в знаменитом романе германо-швейцарского писателя Г. Гессе 'Игра в бисер'). Несомненно, что 'Чжуан-цзы' - выдающееся произведение не только китайской, но и мировой философии и литературы.
С 'Чжуан-цзы' образно и содержательно связан еще один текст, предполагаемый автор которого часто упоминается на страницах 'Истинного Канона Страны Южных Цветов'. Это 'Ле-цзы', названный так по имени даоса, жившего, как следует из 'Чжуан-цзы' до Чжуан Чжоу - Ле Юй-коу.