ПРЕДИСЛОВИЕ К АНТОЛОГИИ 'КНИГА ГОСУДАРЯ'

Готовится к выходу в издательстве 'Амфора', май 2002 г.

А нтология подготовлена совместно с И.А. Гончаровым .

ГОСУДАРЬ ЖИВ!

Кто такой государь? Человечество тысячи лет то боготворило этого человека, то проклинало, - только для того, чтобы спустя краткое время вновь попасть под обаяние Властителя. Целые поколения ученых размышляли над природой власти. Один пересказ теорий, которые выдвигались по поводу возникновения фигуры правителя, занял бы книгу не меньшую, чем эта.

Впрочем, находились и люди, отвечавшие на вопрос о том, откуда происходит царская власть, подобно одному древнеиндийскому мудрецу: 'Да ведь это тайна даже для богов!'

В наше время, которое вроде бы выработало научный взгляд на общество, фигура Государя еще менее понятна, чем ранее.  Расхожая ученая точка зрения состоит в растворении правителя в обществе: подобно тому как у модных современных литературоведов автор растворяется и умирает в тексте. Власть стала для современных европейских социологов, политологов, философов всего лишь функцией общественного организма. Соответственно, ее носители превратились в выражение этой функции - не более чем.

Фигуры современных испанских, английских, голландских, норвежских королей наверняка только подстегивают такое представление о правителе. Будучи 'олицетворением нации', неся исключительно представительсике функции, они превратились в напоминание о чем-то, что давно уже забыто, в картинку с поздравительной открытки. Скандальное внимание к их личной жизни, свидетельствует не об отождествлении с этими людьми целых наций, как нас пытаются убедить, а о здоровом обывательском желании покопаться в грязном белье соседа.

Государь умер?

Не в большей степени, чем Бог, которого 'умертвили' еще в XIX веке, или Писатель, буквально-таки заталкиваемый в склеп в течение всего ХХ столетия. Фигура Государя скрылась за фасадом конституционных норм, раздробилась в разделении властей. Право древней крови на власть было сменено вначале идеей национальной гордости, а затем идеологической системой ценностей, имевший необычайно широкий 'социальный' спектр - от большевизма до 'Американской мечты'.

Однако ни власть, ни те, кто ее воплощают, не исчезли - и не исчезнут. Меняется только способ подачи, форма закрепления ее в человеческом сознании. Реальность же власти остается неизменной. Государство как 'ночной почтальон' - наивная мечта, которую давно пора забыть. В эпоху информационного общества власть попросту приобретает новые, более утонченные, и оттого более действенные, формы.

'Основной инстинкт ' - не смерть и не секс. Еще древние греки, назвавшие человека политическим животным, понимали это. Смерть и секс - воспоминание о природном в нас, о том, что неизбывно, но еще не превращает животное в самосознательное существо. Основной инстинкт - стремление к власти, которое не стоит понимать как примитивное желание командовать и подчинять. Власть по глубинной своей природе сродни творчеству.

Из животного мира человека выделяет способность творить. Люди - единственная тварь Божья, которая сама создает: не просто повторяет в детях признаки своего рода, а творит новое, невиданное, то, чего не было заложено в ее природе.

Но ведь создать (орудие труда, гимн, картину, шахматный этюд) означает и изменить себя: сотворенное налагает на творца неизгладимый отпечаток . Образно говоря, человек, выковавший первый меч, стал первым настоящим воином и отныне смотрел на мир и на себя совсем другими глазами.

Творчество - это преобразование себя, обретение силы и способности нести ответственность. Творчеству присущ воздух свободы, которая возможна только тогда, когда ты сам решаешь, по какой дороге идти. Художник, видящий, как на безликом холсте по его воле начинают проступать контуры гениального изображения, испытывает одновременно восторг и ужас, - но те же чувства, переживает и политик, ведущий за собой государство: только в последнем случае они скрыты под необходимой маской уверенности в абсолютной правоте своих решений. И нет ничего хуже для художника и политика, чем привычка к этой маске, подмена свободы самоуверенностью.

 И власть и творчество едины в стремлении выйти за рамки своего настоящего состояния, превзойти самого себя, стать богоподобным. Не потому ли столь охотно люди приравнивали к богам именно художников и государей?!

И не потому ли европеец так чутко чувствует угрозу рабского состояния, что он привык осозновать себя личностью - существом способным к творчеству и к ответственности, а, значит, и к власти?

            Государь - это воплощение инстинкта власти. Потому и отождествляются с ним люди, и идут за ним, и ловят каждое его слово, что он выражает их природу, их скрытые чаяния, являясь зеркалом своего народа. И не важно в таком случае, как он называется: консул, император, президент или председатель сенатского комитета.

            Эта книга издается в Петербурге, городе имперском и по своей истории, и по архитектуре, и по психологии его обитателей. Может быть поэтому здесь так остро чувствуется отсутствие в нашей стране такого 'зеркала', которое позволяет народу увидеть не свои недостатки, а свое будущее.

            Ради Бога! Не пытайтесь увидеть в 'Книге Государя' 'извечную жажду русского народа жить под сильной рукой'. Если говорить откровенно, то безвластие, в котором мы пребывали в течение последнего десятилетия, на самом деле имело мало отношения к настоящей демократии, а было как раз периодом 'мутной воды', во время которого происходил процесс, именуемый на ученом языке отчуждением народа от политики и власти. Безвластие потому и было безвластием, что подлинные рычаги управления находились за пределами досягаемости российского общества.

Люди поколений шестидесятых-семидесятых годов должны помнить, что еще в эпоху грандиозной коммунистической империи в школах и вузах преподавалась идея 'естественно-исторических законов', которые действуют независимо от воли людей и ведут нас к неизбежному светлому будущему. Одним из классических вопросов в курсах по обществознанию звучал так : 'О роли личности в истории'. Чтобы получить удовлетворительную оценку экзаменуемому нужно было всего лишь вспомнить, что 'свобода - это осознанная необходимость' и воспеть хвалу тем историческим деятелям, которые действительно не противились неизбежному, становясь, наоборот, его проводниками. Возникало ощущение, что Александр Македонский, Спартак или Аттила прислушивались к велению некой мистической необходимости, которая то стремилась установить рабовладельческий строй, то стереть его с лица земли, чтобы на пепелище возник дикий доисторический феодализм. Впрочем, все это вполне укладывалось в простую схему: все, кто жили до нас, делали это ради нас. Их жизнь - ступеньки, по которым человечество шло, чтобы мы существовали именно такими, какие есть: честными и преданными строителями коммунизма.

Позже, в 1997 г., наш прошлый президент, предложил философам и политологам создать проект новой российской идеологии. Были затрачены немалые деньги, создавались целые группы для 'мозгового штурма' этого вопроса. Догадался ли читатель, какой ответ в подавляющем большинстве случаев получил Борис Николаевич? Никакой идеологии выдумывать не надо. Она должна вырасти из общества естественно.

А какой еще можно было получить ответ от поколения людей, пусть душевно прекрасных, но воспитанных на 'естественно-исторических законах'? Зато теперь они удивляются происходящим переменам на 'идеологическом фронте' и раздражаются по поводу изменения политического климата, происходящего за их спиной.

'Книга Государя ' - попытка встряхнуться , заставить нас, людей, принадлежащих к поколениям, выросших еще в 'том' обществе, по-иному оценить природу власти. Раздражение на власть - вещь скверная: раздараженным обществом легче всего прав ить, причем не только с целью сокрушения режима, но и отодвигая народ от реальных рычагов власти.

'Книга Государя ' - это апология. Апология фигуры правителя, апология политики, не как 'естественной необходимости', но как одной из глубинных потребностей, делающих человека человеком. Апология искусства политического решения, особой техни ки, превращающей власть из грубого насилия в проявление свободы.

Эта книга имеет задачу научить простой мысли: как любое искусство, государственная власть является навыком, которому надо учиться. Причем не по информационным сводкам, поставляемым социологами и политологами, а по текстам, созданным людьми, которые обладали этим навыком или принадлежали к школам (философским, религиозным, политическим), относящимся к власти и политике как к естественному продолжению человеческой природы. Сейчас, когда в культуре все более заметен дрейф от знания к информации, такое обучение является более чем уместным: ведь даже знакомство, например, с данными закрытых социологических опросов в стране, являющейся нашим оппонентом, дает лишь статистическую вероятность развития в ней событий. Без навыков политической психологии и глубигнной метафизики истории информация остается случайным набром данных.

Мы прошли через стадию так называемых реформ, и, похоже, общество уже созрело для того, чтобы избавиться от детской привычки влюбляться в политиков-популистов. Тот, кто начитан в исторических примерах, должен согласиться, что именно из популистов, либо же из их окружения, и вырастают тираны.

Сейчас приходит то время, когда общество учится ценить политика умелого, успешного, государственного строителя, а не декларатора. Однако такой человек должен не только обладать информацией, но и знать, что он делает и с какой целью.

Не раз доводилось слышать: 'Было, было было: Было слишком давно, чтобы считать уроки древних греков или индусов важными для современных политиков.'

Но что в этом мире не было бы повторением прошедшего?

Недоверие к истории - скверное заблуждение. Даже простое перечитывание трактатов по искусству политики - вроде платоновского 'Государства' или 'Книги правителя области Шан', - заставляет признаь, насколько эти сочинения современны и актуальны.

Грандиозная дистанция между временем, когда мы живем, и эпохой создания 'Гуань-цзы', 'Государства' или 'Артхашастры' иллюзорна. Изменяются людские мнения о государе, ученые представления о его функциях и отношениях с обществом, усложняется инфоромационное поле, в котором он пребывает. Но, по сути, базисные вещи остаются столь же простыми, как и во времена императора Цинь Ши-хуан-ди. Есть инстинкт власти и есть обязанности, которые за собой эта власть несет. Существуют правила игры, которые варьируются от эпохи к эпохе и от культуры к культуры, однако в основании своем остаюся одними и теми же.

При составлении 'Книги Государя' мы стремились решить две задачи. Во-первых, дать сводку самых важных мыслей, посвященных природе государя. Во-вторых же, не превратить антологию в череду исключительно теоретических сочинений, делающих честь остроте ума их создателей, но являющихся предметом интеллектуального удовольствия - и не более того. Читатель должен войти в сферу политического опыта, прикоснуться к технике принятия решений, не просто узнать, но чему-то научиться.

Именно поэтому нами отобраны важнейшие тексты посвященные феномену власти, представляющие восточную традицию, античность, Средние века и Новое Время - от 'Книги правителя области Шан' и 'Артхашастры' до мемуаров Бисмарка, величайшего политика Новой Европы. Как и любая антология, настоящее издание не имеет целью охватить вообще всю государственную теорию и вообще весь политический опыт. Однако нами отбиралось самое важное и показательное: то, что позволит оценить происходящее в современной России более трезво.

Именно поэтому мы оставили за скобками сочинения XX столетия: они слишком 'ангажированы' современными социальными и политическими теориями, чтобы стать беспристрастным источником опыта.

Особую роль в сюжетной структуре антологии имеет перекличка двух 'знаковых' произведений мировой политической мысли: древнеиндийской 'Архашастры' ('Искусства пользы'), 'Князя' Никколо Макиавелли и 'Анти-Макиавелли', принадлежащего перу великого прусского государя Фридриха II .[1] Сравнение этих трех произведений делает абсолютно достоверным наш тезис о единстве политического опыта.